Не успел я вернуться с Кустанайского участка, как ровно через три дня мне пришлось лететь туда снова. Место нашлось только на «Ан-24» – билетов на нормальный самолёт не было. Кустанайский авиаотряд летал в Алма-Ату на своих самолётах, но в былые времена их рейс «Х-1001» садился по дороге в Аркалыке и Караганде. Приятного в таком полёте было мало, но когда рейс стал называться «1025» и летел 4 часа 10 минут без посадок по дороге, лучше не стало – на первых четырёх-пяти рядах «Ан-24» ревело так, что ты вылезал после полёта с квадратной башкой, и на ближайшие полдня терял способность что-либо соображать...
Как-то, года за четыре до этого, таким же рейсом улетал в Кустанай к невесте Игорёк Кичигин. Народу набралось едва на полсамолёта. Основной костяк пассажиров того рейса составила какая-то организованная делегация, бывшая достаточно навеселе. Когда один из пилотов закрыл дверь в самолёт и пошёл в кабину, один из членов делегации крикнул ему вслед: «Счастливого Вам полёта!» Лётчик удивлённо обернулся: «Это Вам – счастливого полёта!» На что мужик-пассажир немедленно отреагировал: «А у вас что, парашюты есть?» Взлетали под дружный хохот половины салона...
В Алма-Ате шёл снег. Мы сели в самолёт, но прошёл почти час, а мы всё не летели. Дверь на улицу ещё не закрыли, и я решил отпроситься покурить. Бортпроводница была не против, но только велела уйти к самому забору авиазавода. Я отошёл туда, и вскоре компанию мне составил мужичок в форме какой-то очередной «Секьюрити». Оказалось, что весь задний багажник самолёта забит компьютерами, которые везут в какой-то банк, эти три мужика их охраняют, а самолёт не летит потому, что лётчики ждут, пока приедет специальная машина и обольёт наш борт антиобледенительной жидкостью.
Слово за слово, и мужик мне сказал: «Приходи после взлёта – мы тебе нальём!» А я ему ответил, что у меня тоже с собой кое-что есть. Мужик несказанно обрадовался и даже радостно потёр ладошками. Возле самолёта тем временем и вправду нарисовалась автоцистерна, и мы побежали к трапу.
Минут через пятнадцать после взлёта я взял две бутылки какой-то 35-градусной настойки, которую купил в дорогу, и шоколадку для стюардессы. Со всем этим хозяйством я пришёл в хвостовой отсек – там было так же тихо, как в первом салоне «Ту-154», и мне понравилось. Прямо на компьютерных коробках уже был накрыт дастархан. Я добавил «к столу» свою настойку, и мне велели забраться ближе к хвосту. Когда я там уселся, оказалось, что прямо за моей головушкой на довольно острых кронштейнах висит ярко-оранжевый шар «чёрного ящика» – об этом нужно было постоянно помнить, опрокидывая очередную рюмашку, чтобы не стукнуться об их уголки.
Мы попили с охранниками часа два с половиной. По ходу полёта к нам по очереди пришли угоститься двое из четырёх или пяти лётчиков экипажа этого самолёта. На последние полтора часа пришлось рассосаться обратно по местам, и стало скучно. Через положенные ему 4 часа 10 минут самолётик плавно притёрся к мёрзлым плитам кустанайской полосы. На улице было полтретьего ночи и минус 25, но без ветра...
Мне нужно было попасть к тому из двух продуктовых магазинов «Апогей», который был ближе к автовокзалу. Обнаглевшие таксисты заломили такую цену, что я послал их всех подальше, и пошёл от аэропорта пешком! Мимо своего участка, каких-то общаг и «Ремдортехники", через бывший ж. д. переезд, я минут за 15 или 20 добрался до улицы Карбышева, и уже там поймал такси. Цена за проезд упала ровно втрое, и я добрался до своих знакомых.
А к вечеру следующего дня Наиль уже отправлял меня в Россию. Восемь тонн нашей огнеупорной смеси закупили на Коркинском цементном заводе в посёлке Первомайский под Челябинском, и теперь нужно было её туда отвезти. Татарин нанял «КамАЗ» частного дальнобойщика-«сталкера», которыми тогда был полон не только сам Кустанай, но и все его окрестности.
Казахстан в те времена запретил вывозить через таможню любые продукты питания, и эти «сталкеры» на своих машинах, гружёных тушёнкой, макаронами, мукой, зерном и морожеными тушами мяса, каждую ночь уходили тайными степными тропками в неприлично голодный Челябинск. В обмен на продукты «сталкерам» давали всё, что угодно!!! Они брали цемент в мешках, листовую медь, трубы, автозапчасти, и теми же тропками везли назад в Казахстан.
Мой «сталкер» дико обрадовался, что груз совершенно официально затаможен, и ему можно ехать по трассе, как по проспекту. В девятом часу вечера мы выехали в сторону Фёдоровки и километров через двадцать от Кустаная нас остановили стоявшие на трассе наши казахстанские менты. Радостно потирая ручонки в предвкушении богатой наживы, один из них полез в кузов нашего «КамАЗа», увидел кучу мешков, но быстро понял, что это не продукты, и здорово погрустнел. Второму я подал грузовые таможенные декларации и спросил, какие у него проблемы. Тот мельком взглянул на разноцветненькие листочки ГТД и сразу понял, что здесь ему не светит. В жуткой злобе он перетряс у водителя все документы на машину, но и там тоже всё оказалось в порядке. С самой кислой физиономией он нас всё же отпустил.
Дорога шла рядом с железнодорожным полотном, и местами была здорово переметена снегом. Где-то через час нас ослепил шедший навстречу локомотив, и все машины, от греха подальше, остановились и ждали, пока он проедет. Тепловозник и не думал выключать дальний свет, и минут через десять протащил мимо нас длинный и разномастный пассажирский состав. Это был знаменитый «челночный» Челябинск–Джетыгара, который потом, ещё через год, отменят...
Трое таможенников российского поста в Троицке откровенно обалдели, когда увидели идущий мимо них по официальной трассе тяжело гружёный «КамАЗ». Но останавливать нас не стали – в Россию везите, ребята, что хотите! Они трясли только тех, кто ехал обратно. Часам к трём ночи мы подъехали к Коркинскому цемзаводу, выпили со «сталкером» бутылочку водочки и улеглись спать.
Мы проснулись, едва рассвело, и тут же увидели подъехавшие ночью и вставшие возле нас ещё три грузовика с кустанайскими номерами. Это были «сталкеры» с продуктами. Немного погодя прибежал заместитель директора цемзавода и стал спрашивать, у кого – что. Двое оказались гружёными разномастно: макароны в бумажных мешках, ящики с тушёнкой, фляги с растительным маслом, а третий был доверху забит разделанными глыбами мёрзлых говяжьих туш. Заводской мужик обрадовался: «Что хотите взамен? Цемент в мешках? Сейчас дам команду – отпустят, разгружайтесь на территории у столовой!» Узнав, что у нас официальный груз, командир потускнел лицом и объяснил, как проехать к складу. Разгрузились и долго бродили потом по конторе, пока собрали все необходимые подписи и печати...
Ближе к обеду мы поехали из Первомайского в Челябинск – моему водиле нужно было побывать в какой-то частной фирме. Он довёз меня до железнодорожного вокзала и сказал, что вернётся часа через два. Конец февраля 1994 года – полки челябинских привокзальных магазинов были настолько суровы, что кроме «Сникерсов» и жвачек там ничего больше не было. В том числе и колбасы! А полукопчёной колбасой кустанайского производства торговали рядышком бабки, прямо на перронах вокзала, когда приходил какой-нибудь поезд. Причём челябинские торговки колбасой были настолько суровы, что за наши тенге они отдавали её в пересчёте по курсу даже дешевле, чем за российские рубли!
Я набрал колбасы, потом взял в каком-то магазинчике пару пакетов молока и булку хлеба, дождался у переходного моста свой «КамАЗ» и поехал обратно. В сумерках мы остановились в лесочке около Южноуральска, поужинали, и к троицкому таможенному посту добрались, когда уже совсем стемнело. Таможенников было гораздо больше, чем прошлой ночью. Нас остановили, и человек пять или шесть облазили с фонариками всю машину, открыли двигатель, все ящики с инструментами, обстучали топливный бак, и даже залезли какой-то железкой внутрь него – они не могли поверить, что мы едем абсолютно пустые! Через час они нас всё же отпустили и, где-то чуть за полночь, мы вернулись в Кустанай.
Я пробыл там ещё пару недель и собрался лететь домой в Алма-Ату. Цены повышались почти каждую неделю, и обратный авиабилет вместо 320 тенге стал стоить уже 435. На самые последние свои деньги я всё же его купил и приехал в аэропорт. Рейс был «нормальный», на «Ту-154», но задержался ровно на 12 часов: с 11 вечера до 11 утра. Я блукал всю ночь по порту, потому что его откладывали по два-три часа.
Под утро, когда рассвело, решил побродить по улице. Резко потеплело и весь асфальт покрылся толстым слоем жидкой грязи. Я был ещё в зимних сапожках, увидел за углом здания огромную кучу мокрого зернистого снега, и решил их этим снегом почистить. Ковыряясь носком сапога в сугробе, я вдруг увидел торчавший оттуда краешек бумажки в 100 тенге! Порывшись более тщательно, нашёл ещё одну такую же!!! Я понял, что лютою зимой, в очередную пургу, кто-то выронил эти деньги и не смог потом отыскать, поэтому перерыл ещё полсугроба, но ничего больше там не нашёл. Купюры были насквозь мокрые и грязные. Я оттёр их, отнёс в зал ожидания, положил на батарею и, когда они через полчасика подсохли, пошёл в буфет и закатил себе самый королевский завтрак!
На досмотре кустанайского аэропорта, прямо на столике у регистраторши, был установлен автобусный компостер. Если в других портах на билеты ставили фиолетовые или синие печати, то здесь при регистрации твой авиабилет пробивали этим компостером, как абонементик! Сотрудница аэропорта нажала на ручку, на авиабилете появилось много сквозных дырочек в форме буквы «Е», и мы полетели...
