В одном из вагончиков, стоявших во дворе института, располагалась «производственная база» цементного сектора. Там постоянно колдовали над чем-нибудь Виталька Жиляков и Аркаша Чалый, почти без перерыва крутился Андрюха Ларин, и было весело. «Нардная» эпидемия, которую я плавно перенёс из «Казтехэнерго» в институт, продолжалась уже три или четыре месяца, и стала стихать только тогда, когда эти орлы оставили на всю ночь на электрообогревателе мои огромные пластмассовые нарды, сделанные народными умельцами с экибастузской ГРЭС-1. Доска от тепла погнулась, и к дальнейшему использованию была непригодна.
Но вместо «нардной» тут же началась «преферансная» эпидемия: играли все, кто умудрился хоть на какое-то время свалить с глаз начальства – Ларин, Виталька, Артурчик Неупокоев, ну и я, конечно...
«Полковник был такая сволочь, что пасовал на трёх тузах...» Обычным сентябрьским днём 1992 года, когда очередная «пуля» была почти расписана, в вагончик вдруг прибежал заместитель директора и стал орать, что нужно срочно лететь в Нижний Тагил – начинается футеровка на местном цементном заводе. «Цементники» принялись выяснять, что к чему, а я прибежал в нашу лабораторию. Следом за мной туда пришёл Алик Перменев и сказал Викторычу, что нижнетагильскую телеграмму замутил лично он, чтобы отправить туда по каким-то «левым» делам Мишку Лазгиева, но большие начальники опять что-то перепутали.
Сторожев стал спасать Алика и взял весь огонь на себя, что обернулось тем, что я, единственный в своём секторе, кто мог прямо сейчас поехать в командировку, имел к вечеру билет на ночной самолёт до Свердловска, который к тому времени уже успели официально переименовать в Екатеринбург. Викторыч довесил мне к Нижнему Тагилу ещё парочку заводов, и я, едва успев собрать сумку, помчался в аэровокзал...
Едва освещаемое несколькими прожекторами лётное поле было залито огромными лужами. Аэровокзальский автобус, вздымая фонтаны грязных брызг, пронёсся почти через весь аэропорт и замер у самолёта. Моё место было во втором салоне и, пока нас туда стали запускать, я здорово промок.
«Город древний, город славный...»
Приземлились мы в таком же насквозь промокшем аэропорту, но там дождь уже кончился. Огромными голубыми буквами по верху здания горело «Свердловск». Какие Екатеринбурги?!! Асфальт привокзальной площади был уляпан жидкой грязью на сантиметр, а в самом её центре оказался кругленький домик автобусных касс. Там же висело и расписание – автобус в Нижний Тагил уходил через час, и я взял билет.
Красный «Икарус» тоже оказался облепленным грязью по самую крышу. Но внутри было тепло. Водитель сам проверил наши билеты, закрыл дверь, тронулся с места, но, не проехав и трёх метров, заглох и остановился. Что-то сломалось, и он минут двадцать бегал с гаечными ключами вокруг автобуса. Чудо венгерской автобусной техники в конце концов всё же завелось, и мы поехали.
Рядом со мной разместилась барышня с маленьким ребёнком, и было тесновато. Грязь на окнах практически не давала ничего рассмотреть, но мне показалось, что наш автобус, пока доехал до города, очень долго крутился по эстакадам каких-то транспортных развязок. Свердловск подмигнул нам жёлтенькими огоньками светофоров на своих перекрёстках, и мы вскоре оказались на трассе.
Через час мучений, когда некуда деть свои затёкшие ноги – на коленях лежит спинка переднего кресла – впереди заблестели огонёчки сонного Невьянска. Одна тётка взялась там выходить, и потребовала свой чемодан из багажного отсека. Водила, матерясь, разбудил добрую половину автобуса, чтобы люди убедились в том, что эта мадам забирает именно свой багаж. Ещё через час, в узенькой полоске чуть посветлевшего горизонта впереди, вдруг возник огромный город, укутанный ярко-оранжевым заревом металлургических комбинатов. Покрутившись немного по улицам, «Икарус» подъехал к местному автовокзалу.
Только что начали ходить трамваи, и я стал узнавать, как же мне доехать до гостиницы «Металлург». Мне попался мужичок, который объяснил так: «Прямого маршрута нет, но как подойдёт «девятка» – внимательно слушай объявления в салоне: если скажет, что едет на «Тагилстрой», садись и езжай до самой гостиницы без пересадок!» Бродя по остановке напротив железнодорожного вокзала, я стал чутко ловить все звуки, доносившиеся именно из 9-х трамваев. На третьем по счёту из них мне и вправду повезло – вагоновожатая начала бубнить в хриплый микрофон: «Еду на «Тагилстрой», на «Тагилстрой...» – и бегом залетел в этот вагон.
Вся улица у гостиницы оказалась затопленной водой по щиколотку. Посреди этой лужи возвышалось трёхэтажное здание с помпезными колоннами у входа в духе социалистического реализма. Прямо с подножки трамвая я, крепко зажмурившись, плюхнулся в грязную воду, доплыл короткими саженками до самого крыльца и бросил якорь. Меня быстро оформили и дали небольшую «двухместку», добравшись до которой, я немедленно упал в постель...
Часам к двенадцати дня я всё же нашёл в себе силы встать и поехать по заводам. Все дела решились гораздо быстрее, чем я себе это предполагал, и утром следующего дня можно было ехать дальше.
Скоростная электричка до Свердловска уходила в 6.45, но до неё же надо было как-то доехать! Трамвай по своим разбитым рельсам довёз меня до какой-то развилки, с которой до железнодорожного вокзала нужно было ехать ещё одну или две остановки. Но трамваев в сторону вокзала в столь ранний час не оказалось, и я попёр пешком. Успел прибежать туда минут за пять до отправления этого электропоезда, найти кассу и взять билетик.
Место у самого чистого окошка мне подвернулось в первом вагоне. Едва я устроился, как электропоезд судорожно дёрнулся и поехал. В такую древнюю электричку «ЭР1» я ещё ни разу не попадал. Впрочем, по Свердловской железной дороге ползал такой хлам, что я, когда чуть позже увидел живьём электровоз «ВЛ22", уже ничему больше не удивлялся. В Невьянске почти весь народ из нашего вагона вышел, но в Верх-Нейвинске людей снова набилось столько, что ходить по проходу стало невозможно, а рессоры старенькой электрички дошли до последнего своего упора, и вагон с глухими ударами подпрыгивал на каждом стыке...
Едва не заблудившись в крайне бестолковых и запутанных переходах внутри здания свердловского вокзала, я нашёл пригородную кассу и буфет. До моей следующей электрички оставалось ещё много времени, и я жевал какой-то пирожок, глядя, как все женщины, оказавшиеся в этот момент здесь, быстренько ссосались к телевизору, работавшему у буфетчицы, чтобы посмотреть очередную серию фильма про Марианну.
Электропоезд до Каменска-Уральского оказался таким же древним, как и нижнетагильский скорый. В одном из окошек не оказалось стекла, и я уселся прямо там – обозревать солнечные и сочные осенние зелёно-жёлтые окрестности. В компанию мне попался мужичок, работавший механиком на секции вагонов-рефрижераторов, и всю дорогу рассказывал разные смешные истории.
От вокзала Каменска-Уральского я хотел доехать до алюминиевого завода, но мост через местную речку, которая называлась Исеть, оказался разобран. Автобусы доходили только до «вокзального» края берега. Весь народ там выходил и, виляя между электросварщиками и монтажниками, работавшими на этом мосту, спотыкаясь о торчащие на каждом шагу арматурины, переходил на другой берег, где была сделана временная конечная остановка для троллейбусов. А машины уходили куда-то влево и вниз, где виднелась наведённая через речку военная понтонная переправа, у спуска к которой стоял огромный плакат: «Проезд частных автомашин с 7.00 до 19.00 запрещён». Рядом с этим плакатом скучал унылый «ГАИшник» с мотоциклом.
Я доехал, наконец, до завода. Отметил командировочное, и мне дали направление в служебную гостиницу. Проехав две или три остановки обратно до площади на троллейбусе, и полчаса поблукав по каким-то задворкам, я нашёл этот самый Больничный переулок и пятиэтажную общагу алюминиевого завода, половину первого этажа которой занимала служебная гостиница.
Номера были двухместные. Тот, в который меня заселили, оказался завален грушами, банками с пивом и прочей дребеденью, а за столом сидели и квасили полуголые парень с девицей, оба чуть помладше меня и очень спортивно-красивые. Оказалось, что они из Днепропетровска. Паренёк пошёл и договорился с дежурной гостиницы, чтобы переехать в номер к своей подруге. Они перетащили туда все свои банки и коробки, потом угостили меня настоящей украинской горилкой и копчёным салом. Через часок, когда уровень горилки в ёмкости уже подходил к концу, громадяне славной Украйны вдруг устроили мне настоящее стрип-шоу минут на сорок! Они, совершенно не обращая внимания на меня, начали очень эротично обниматься и целоваться, в конце концов разделись почти догола и, едва не потрахавшись прямо на моих глазах, исчезли в свой номер.
Я в «групповухи» в чужом городе не играю...
Два оставшихся дня я жил в этом номере один. Доделав свою работу на Уральском алюминиевом заводе, я собрался переехать во время выходных в Новосибирск, где мне надо было посетить ещё один завод. Вечером пятницы я сдал номер и поехал на вокзал к кемеровскому поезду, который проходил Каменск-Уральский в три часа ночи.
Конец рабочей недели, одиннадцатый час вечера – народ из двух общаг, стоявших друг против друга, был уже изрядно навеселе. Одновременно орало с полсотни магнитофонов, высунутых на подоконники открытых настежь окон. На площадке между общежитиями выясняли отношения человек пять или шесть, а остальной народ расселся вокруг них на лавочках – пить водку и целоваться. Аккуратно обойдя дерущихся, я поднялся по переулку к площади и встал на остановке троллейбуса. Возле неё бродили трое абсолютно «кривых» мужиков, один из которых вдруг наткнулся на меня и заорал: «Ну ты, интеллигент, дай сигарету!» Рядом стояла молодая девка с ребёнком – подумав, что эти трое сейчас начнут меня пинать, она даже закрыла лицо руками. Но я спокойно достал пачку сигарет и угостил мужика.
Его ответная реакция оказалась совершенно неожиданной – этот орёл завопил про меня на всю остановку, что, мол, вот он – настоящий друг, которому даже за такие деньги сигарет не жалко! Я сел в троллейбус – хвалебные вопли в свой адрес мне было слышно почти до следующей остановки – и приехал к разобранному мосту.
На понтонной переправе зыбко колыхалась вереница автомобильных фар, работяги на самом мосту вовсю искрили электросваркой, а на той стороне стояла обычная толпа народа. Рядом урчал один-единственный автобус, да и тот шёл не до вокзала. Я снова стал ждать.
Возле меня стояли парнишка и девчушка какого-то панк-рок-хэви-металлического вида и, когда я закурил, пацанчик попросил сигаретку. Я протянул ему наши «Казахстанские». Он долго разглядывал сигарету и пачку, а потом спросил, откуда я. И вдруг начал тормошить свою сонную подругу, вопя благим матом на всю остановку: «Манька, смотри, к нам даже из Алма-Аты ездят!!!» Не выдержав повторного издевательства над своими нервами, я поймал какого-то частника и добрался, наконец, до вокзала.
Билеты на кемеровский скорый в кассе ещё были, я взял себе билет в купе, и три часа ждал этот поезд, который пришёл с получасовым опозданием. Мой вагон оказался предпоследним, вышла проводница, очень деловая мадемуазель лет восемнадцати-двадцати и сказала, что моё место – в полукупе. Дело в том, что с того лета железные дороги России ввели у себя правило, по которому «служебку» для проводников перенесли из двухместного десятого купе в четырёхместное первое. В их бывшей клетушке мне и предстояло теперь прокатиться. На нижней полке кто-то спал, я тихонько постелил себе на верхней и улёгся.
Маленький чешский электровоз разогнал состав до какой-то совершенно фантастической скорости: минут через двадцать послышался странный звук – буксы вагона стали издавать такое же завывание, как задний мост автобуса «Икарус» при скорости за сто! Под него я и уснул...
Через четыре часа, в Кургане, наш поезд уже никуда не опаздывал. Восемнадцатый «курганский» вагон отцепили, и мы стали последними. Фирменный поезд «Кузбасс» стал уже не таким фирменным, каким он был шесть лет назад: не было ни ковровых дорожек, ни чая, а на два последних вагона поезда оказалось трое проводниц, очень молоденьких и удивительно наглых, которые всем своим гуртом торчали то в шестнадцатом вагоне, то в нашем. Я совершенно выпал в осадок, когда попросил у одной из них стакан, чтобы сделать себе чаю, а она ответила мне: «Не дам – вдруг ты заразный?!!»
Вскоре проснулся мой сосед на нижней полке – пацана звали Геной, он был чуть помладше меня и ехал в Новосибирск к своим родителям. Но самое интересное случилось ещё через несколько минут: простыни и одеяла его постели зашевелились, и на белый свет, сладенько позёвывая, выкарабкалась забавная девчушка двух или трёх лет, его дочка Настенька. Мы вдвоём принялись с ней нянчиться. Пока я носился с банкой от «Глобуса», заваривая чай, Генка потчевал дочу печеньками с маслом, а потом милая барышня совершенно самостоятельно отправилась путешествовать по вагону. Вскоре она вернулась, перемазанная с ног до головы шоколадом и с огромным яблоком в руках, после чего, пыхтя, взобралась на полку и принялась строить мне глазки...
Когда наш поезд заехал на какое-то время в родной Казахстан, на первой же станции в Северо-Казахстанской области я увидел такую картину: на самом краю станционного посёлка, точно посредине огромной ярко-чёрной лужи стояла покосившаяся глинобитная хибара с крохотными окошками, плоская крыша которой заросла травой. Дворик с облупленной сараюшкой был окружён остатками бывшего забора, а в самом его центре, рядом с печкой-тандыром, была вкопана металлическая эстакада, на которой гордо стояла абсолютно новенькая беленькая и чистенькая «Тойота-Королла». И я пожалел, что у меня нет с собой фотоаппарата...
К Новосибирску подъехали в 4 утра. Гена, так и не сумев разбудить дочку, наскоро закутал её в пальтишко и вынес встречавшему его отцу, а я помог ему с сумками. Мы попрощались и я, дождавшись, когда откроют метро, поехал на «Юго-Западный». Там я от соседок узнал, что моя тётка лежит в больнице и поехал заселяться в гостиницу. После всех расчётов у меня оставалось 1800 рублей и я, не зная, сколько стоит билет на самолёт до Алма-Аты, решил ехать домой на поезде. Приехал в центр города, но предварительные железнодорожные кассы по случаю выходного дня оказались закрыты.
С трудом отбившись от огромной толпы цыганок, крутившейся на площадке возле касс, я проскочил по этой улице ещё квартал и свернул к авиакассам. Там всё работало, а в самом центре зала даже оказался справочный терминал. Похлопав по кнопкам, я увидел, что билет на самолёт до Алма-Аты стоит-то всего 1225 рублей и немедленно его купил.
В понедельник я съездил на электродный завод, находившийся почти в трёх часах езды от Новосибирска, а во вторник уже улетал домой. Ранним утром над городом навис туман. Только-только начало светать, и в лучах уличных фонарей было хорошо видно, как по воздуху плывёт себе куда-то густая мокрая слизь. По платформе электричек, несмотря на седьмой час утра, бродил абсолютно пьяный мужик и орал, что он неоднократно и в самой извращённой форме поимел и Горбачёва, и Ельцина, и разных прочих гайдаров. Как там дальше у Ильфа и Петрова: «...слабое женское население, густо облепившее подоконники дома №7 по Перелешинскому переулку, очень негодовало на дворника, но от окон не отходило!»
На остановке возле железнодорожного вокзала «Новосибирск-Главный» экспрессов до «Толмачёва» не оказалось. Зато стоял обычный городской «ЛиАЗ-677» 122-го маршрута, шедший в аэропорт со всеми остановками. Вся задняя площадка была уставлена тюками и чемоданами, но народу было совсем немного. Автобус вскоре поехал, а кондукторша, сидевшая у меня за спиной, громко выкрикивала названия остановок, и мне не составило труда записать их в блокнотик...
Аэропорт был укрыт таким же густым туманом. Вскоре стали объявлять задержки рейсов – про наш самолёт даже сказали, что идя с Алма-Аты, он сел пережидать плохую погоду в Кемерово. На первом этаже здания аэровокзала торговали мороженым серо-жёлтого цвета, выдавливаемым из автомата сразу в вафельные стаканчики. Именовался сей продукт «Орехово-абрикосовым десертом» и стоил 8 рублей 73 копейки, но сдачи с червонца я от продавщицы так и не дождался.
Туман рассеялся через три часа и самолётики начали летать – сначала робко, по одному, потом всё смелее и смелее... Прилетел наш, и объявили регистрацию. Начальство толмачёвского аэропорта, хоть и заметно поприжало свои таможенные зверства, но не устроить хоть какой-нибудь пакости улетавшим просто не могло: на сей раз оказалось, что при регистрации на любой рейс абсолютно каждый пассажир должен заплатить 25 рублей «аэропортовского сбора» без всякой квитанции! И, когда целая толпа командированных возмутилась этим беспределом, пришла начальница смены и милостиво разрешила регистраторшам ставить нам в билеты штампики с указанием дополнительно взыскиваемой суммы.
Когда наш самолёт поднялся в воздух и пробил облака, оказалось, что где-то там, на высоте «девять-сто», по-прежнему продолжает светить солнышко. Дома в Алма-Ате тоже моросил мелкий и нудный дождь...
