Я снова сидел в конторе и размышлял, куда бы снова поехать. И на сей раз долго думать мне не пришлось: директор института Георгий Иванович Ксандопуло собрался на какой-то очередной международный симпозиум, и ему срочно понадобился «рекламный» видеофильм про то, как идут футеровочные работы с нашим огнеупорным материалом.
Научно-производственный отдел упал на телефоны, и вскоре выяснилось, что в данный момент работы ведутся на Красноярском Алюминиевом заводе. Мне было немедленно приказано отвезти институтского телеоператора Саню Десяткова вместе с его телекамерой «Хитачи», на эту футеровку. Менее получаса понадобилось нашей бюрократии, чтобы – распоряжение директора! – оформить нам эту командировку. Сразу после выходных мы должны были лететь.
Я проснулся в пятом часу утра, когда до начала регистрации на мой рейс оставалось всего 10 минут. Хорошо, что летел всего на двое суток, и не надо было ничего особо собирать. Выскочив из дому, я поймал какой-то «развозной» автобус из 3-го парка, водитель которого довёз меня по Мира от Абая до аэровокзала всего за две с половиной минуты!
Уже начало светать, когда мы с Саней сели в самолёт. Самое обидное то, что я всегда записывал объявляемые по радио фамилии командиров экипажей. На красноярских самолётах довелось прокатиться много раз, но как потом оказалось, я так ни разу и не попал к легендарному теперь Ездовому Псу Ершову, даже сломавшему один из красноярских самолётов у нас в Алма-Ате, чтобы хоть раз в жизни почувствовать, как это делается КРАСИВО. На этот раз наши места оказались на самом последнем 33-м ряду, а ближайшее окошко оказалось перед дверью запасного выхода у 32-го ряда. Сидя на самом краешке кресла, в иллюминатор всё же можно было выглядывать, что я сразу и сделал.
Наш авиалайнер к этому времени выехал на полосу, и двигатель заревел у самого уха так, как будто он находился прямо внутри моей бедной головушки. Вдоль ряда иллюминаторов потянулась струйка то ли дыма, то ли пара, которая прямо у моего стекла вдруг строго под прямым углом заворачивала в сторону двигателя, а потом под таким же углом влетала внутрь него. За удивительной картинкой я наблюдал минуту или две, но, как только мы оторвались от полосы, эта струйка исчезла...
Красный емельяновский «Икарус», седьмой троллейбус, гостиница на улице Тельмана – мы оставили свои вещи в номере и, взяв с собой только кейс с видеокамерой, тут же поскакали на завод. Александр Фёдорович оказался на месте и быстро оформил нам разрешение пронести камеру на территорию, чтобы снимать свою футеровку. В цехе нас встретил старый знакомый, мастер-ремонтник Черешнев, и мы тут же начали делать видеоклип.
Санёк залез с «видиком» внутрь печи, а я стал работать осветителем – попросив у работяг хорошую яркую лампочку-переноску на длинном проводе, принялся ему подсвечивать. Десятков полз по печи, глядя только в глазок своей камеры, которую держал на плече, пока не соскользнул одной ногой в корыто с нашим же огнеупорным раствором, оказавшееся рядом с ним! Хорошо, что корытце было не такое огромное, чтобы он ушёл туда с головой!
Спустились под печку, где прямо на полу валялся толстый резиновый шланг, пустили воду и долго отмывали бедолаге Десяткову штанину и кроссовку, после чего продолжили свои съёмки дальше. Только теперь в телезвезду превратили меня: Санёк снял, как я хожу по печке и проверяю толщину кладочных швов. Потом сняли, как крутится соседняя печь, здание заводоуправления, и поехали назад в гостиницу.
Едва собрались поужинать, как вдруг появились Надюша и Инна, которые перед этим очень славненько отметили день рождения последней, и были уже «хорошенькие». Надя, во всём избытке своих самых тёплых и нежных чувств ко мне, немедленно принялась очень эротично размазывать по моим щекам спелый помидор, а Санёк взялся снимать это всё на свой видик. Нахохотавшись от души, барышни притащили нас в «служебку» седьмого этажа, где накрыли нам дастархан с тремя половинками тортов, принесённых Инной со своих именин...
На следующий день мы вновь прибежали на завод, заскочили в приёмную главного инженера и первым, кто попался нам на глаза, был Александр Фёдорович Кондрашов. Попытались взять интервью у него, но Фёдорыч лихо увернулся от телекамеры, подставив вместо себя начальника цеха анодной массы. А тому нужно было срочно ехать в аэропорт – встречать каких-то иностранцев. Поэтому он усадил нас в заводской служебный автобус «Ниссан» и прямо по дороге в город наговорил в камеру около пятнадцати минут хвалебного для нашего института текста.
Нас с Саньком высадили в самом центре города, и мы пошли по магазинам. На каком-то перекрёстке Десятков вдруг нарвался на тётку, торговавшую назаровской сгущёнкой по 35 тогдашних рублей за банку, то есть примерно раза в два дешевле, чем на базаре в Алма-Ате, и Сашка, почти на все деньги, которые у него были, хапнул две коробки этих консервов – что-то около 90 банок!
Десятков умудрился увезти эти коробки в гостиницу на троллейбусе! Я остался в центре города и, зайдя в местный «ЦУМ», купил себе новый кинескопчик к маленькому чёрно-белому телевизорику. Когда я вернулся, Санёк умудрился сходить в хозтовары и уломать продавщицу отдела, закрытого на учёт, продать ему сумку на колёсиках! Саму сумку он снял, а к раме с колёсиками примотал проволокой эти две коробки и был безмерно счастлив.
К ночи поехали в аэропорт. Водитель какого-то нерейсового троллейбуса привёз нас двоих к старому аэропорту, но очередной емельяновский «Икарус» ушёл у нас прямо из-под носа. Дождались следующего. Водитель билетов почему-то не давал, но Десятков уже в аэропорту поплакался ему в жилетку, и тот принёс для него билет из какого-то другого автобуса! А я нашёл себе билетик для отчёта прямо под своим же сиденьем – число срасталось, и я сунул его в карман.
На регистрации к Санькиным коробкам, конечно же, докопались, и он вступил в долгие препирательства с багажными грузчиками, но всё же был вынужден сделать какую-то огромную доплату за неделимый груз. Когда мы стали садиться в самолёт, Десяткова выдернули из толпы пассажиров, и велели самому затаскивать свои коробки в багажный отсек. Сажали на свободные места – я занял два места и, пристроив на коленях драгоценный кейс с телекамерой, раза три отбивался от желающих пролезть на Санькино кресло...
Перед самой Алма-Атой над горами в зыбком свете Луны висел огромный облачный гриб. Из него периодически вылетали молнии, и я сказал Саньке, что у нас в городе льёт. Он мне не поверил, но едва наш самолёт застучал колёсами по бетону, как иллюминаторы покрылись мелкими капельками – шёл противнейший мелкий дождик. Десятков долго ругался на выдаче багажа, но всё-таки смог получить свою сгущёнку, не заплатив там ни копейки, а я в это время мок на остановке автобуса, спрятав под курточкой от дождя его видеокамеру.
Разъехались по домам, а к вечеру я нарисовался дома у Саньки, чтобы первый раз в жизни увидеть, как смотрится на экране телевизора моя собственная физиономия, да ещё и вымазанная в томатном соке! Желание стать телевизионной звездой у меня пропало навсегда! Но кто же тогда знал, что лет через десять придётся...
