Кончина Великой Страны обернулась для простого народа тем, что уже через две недели после неё, с нового 1992 года, примерно в 4 раза выросли цены – абсолютно на всё! А в течение 1992 года они вырастут ещё больше: авиабилет на рейс Красноярск-Алма-Ата, который 6 января 1992 года стоил 220 руб. 50 коп., 25 декабря того же года будет стоить уже 6530 руб. 00 коп. – цены поднимутся в 30 раз! Народ после нового года уже был в полном шоке, не зная ещё, что это – только самое начало...
А руководство института сразу после новогодних праздников снарядило Сторожева в Ачинск – подписать там договора о поставке туда нашего огнеупорного мертеля, и о встречной поставке нам какого-то выпускаемого только там сырья. У Викторыча не было никакого желания переться туда в одиночку, и он потащил туда с собою и меня.
Авиабилеты по новым ценам были на любой рейс и на любое число. Народ у касс практически полностью отсутствовал, и абсолютно не привыкшие к такому повороту событий советские кассирши занимались в своих будках кто – чем. Мы спокойно взяли билетики на ближайший красноярский рейс, который ходил тогда два раза в неделю, и в ночь с 6 на 7 января полетели.
Наш самолёт прошёл над полукруглым «серпиком» огоньков Капчагая и сразу же за ним попал в облака. От Семипалатинска внизу снова пошли какие-то огоньки, а через полчаса показался огромный город, огни которого сразу же ушли под облака, которые продолжали отсвечивать каким-то голубоватым светом. Наверное, это был Барнаул...
Ещё минут через сорок лайнер начал снижаться. Пробили первый слой облаков – внизу мигнуло несколько огонёчков, но их тут же затянуло другим слоем облаков. Снизились ещё – на какое-то время вдали показался Красноярск, но «Ту-154» снова попал в облака. Двигатели шумели едва слышно, воздушные ямы не прекращались, пластмассовая обшивка салона скрипела на все свои лады и, когда лётчики уже перед самой полосой дали газу и зажгли фары, в них сразу ударила густая пелена летящего снега.
Весь аэропорт «Емельяново», начиная с полосы, на которую мы сели, был укрыт почти полуметровыми сугробами. Оказалось, что мы прилетели в самый праздник: Россия, в отличие от Казахстана, стала снова отмечать у себя Рождество. Народу у остановки автобуса в город оказалось много, но нам всё-таки удалось попасть в первый же подошедший автобус. Наш «Икарус» где-то с полчаса мотало по каким-то сопкам, пока с вершины очередного такого холма мы вдруг не увидели раскинувшееся внизу разноцветье огоньков сладенько спящего после бурной праздничной ночи, укрытого уютным снежным одеялом Красноярска.
На дворе – ни машин, ни людей...
Узкими кривыми улочками автобус прокрался по сугробам к местному железнодорожному вокзалу и сделал там свою первую остановку. Мы вышли и, специально пройдясь по ряду «комков» на полуподвальном его этаже, чтобы полюбоваться новыми ценами, стали искать расписание. В кассовом зале все окошки оказались закрыты, а по углам и огромным подоконникам расположилось два десятка клюющих носами человек. Дядя Саша пошёл в справочную и ему там сказали, что скоро будет какая-то электричка, а билеты на неё продаются где-то в подвале. Мы кое-как нашли пригородную кассу, взяли два билета и вышли на перрон.
На каком-то шестом или восьмом пути притулилась под толстым слоем снега новёхонькая серо-ярко-синяя электричка какой-то доселе неизвестной модификации «ЭР9Т». У нас в Казахстане к тому моменту ходили только «ЭР9М». Мы выбрали более или менее тёплый вагон в её середине и заняли места. Впрочем, народу оказалось совсем немного, и вагон так и дошёл до самого Ачинска полупустым. На седьмом автобусе и трамвае мы добрались до гостиницы «Нефелин», распили бутылочку за российский праздник, и сразу же упали спать...
Утром примчались на завод, но главного инженера так и не застали. Я поехал искать местное агентство Аэрофлота и переговорный. В центре города всё это нашлось: в автоматы местной «междугородки» можно было совать не только «пятнашки», но и «гривенники», и двадцатикопеечные монетки. Я быстро договорился насчёт гостиниц в Красноярске и Новосибирске, и затем пошёл покупать билеты на самолёт. Кассирша любезно разрешила выбирать любой из шести рейсов и я, посмотрев всё расписание, остановился на «Як-40», летевшем и не слишком рано, и не слишком поздно. Рассчитываясь за билеты, я как бы невзначай спросил у доблестной сотрудницы местного Аэрофлота: «Назарбаевские деньги действительны?» С татешкой случился лёгкий шок, и она внимательно рассматривала каждую двадцатипятирублёвку на просвет! Наверное испугалась, что попадётся Ленин в чапане или малахае...
Утром Сторожев поехал на завод без меня, нашёл всех, кого надо, и подписал договора о поставках. Вечером мы решили ехать обратно в Красноярск. В промежутке времени с трёх часов дня до одиннадцати вечера ни одного поезда или электрички в ту сторону почему-то не оказалось. Но рядом с железнодорожным вокзалом притулился домик автостанции, и мы пошли смотреть расписание. Билеты оказались только на самый последний за этот день автобус, уходивший в шесть вечера.
Красный «Икарус» оказался загружен полностью и, периодически взвывая на льду, медленно выкарабкался с косогоров Ачинска на трассу. Внутри автобуса было ничуть не теплее, чем на улице – всегда удивлялся, почему в венгерских автобусах не топят, пока случайно не узнал, что в красных «Икарусах» и в прицепах жёлтых «гармошек» печка-отопитель пассажирского салона устроена отдельно от двигателя, а водилам или лень починить её на зиму, или лень отдельно заливать в неё 20 литров солярки и разжигать перед каждым рейсом.
Все стёкла были покрыты толстым слоем инея, а возле нашего сиденья стекла вообще не было – его заменял лист из оцинкованного железа. Через весь проход и лобовое стекло только и удалось разглядеть, что наша первая остановка была на заправке у станции Козулька, а вторая – у здания аэропорта «Емельяново».
Автобус пришёл на автовокзал, устроенный на месте бывшего красноярского аэропорта. Мы, абсолютно обледеневшие, влезли в какой-то троллейбус, проехали что-то две или три остановки, и Сторожев от кого-то узнал, что этот маршрут до улицы Тельмана, где была гостиница красноярского алюминиевого завода, не доходит. У какой-то большой больницы мы вышли, долго стояли на морозе, потом кое-как забрались в переполненный троллейбус другого маршрута.
Где мы там ехали, не знаю – в замёрзшие окна не было видно абсолютно ничего. Но остановку нам подсказали, и мы вышли у какого-то двойного девятиэтажного здания и огромного гастронома. В девятиэтажке и оказалось общежитие с гостиницей, мы заселились, открыли первую бутылочку водочки и стали потихоньку оттаиваться...
Нельзя же так издеваться над гостями со знойного Юга!!!
Весь следующий день мы проторчали на «КрАЗе», а утром в субботу нам нужно было улетать в Новосибирск. Троллейбусов до старого аэропорта долго не было, и мы решили взять такси. Нас подобрал пожилой мужик-частник на «Волге» и, подъезжая к зданию автовокзала, я, крепко зажмурившись в глубине своей души, дал ему 25 рублей, подумав, что мужик сейчас скажет: «Маловато будет!» Но, дед, к моему совершенно искреннему удивлению, отсчитал мне 19 рублей сдачи и поехал себе дальше!
«Емельяновские» автобусы уходили по мере их заполнения и, не прошло и часа, как мы уже были в аэропорту. На самой дальней стоянке от здания аэровокзала притулился маленький «Як-40». Усть-Илимских на перекур не выпускали, нас бегом запихали в салон, и самолётик тут же полетел.
В Красноярске было пасмурно. Самолёт, набрав высоту, оказался между двумя слоями облаков. И снизу, и сверху они были настолько плотными, что, даже на высоте в 4 или 5 тысяч метров, на которой мы оказались, было ничуть не светлее, чем на земле. Через полтора часа стали снижаться в Новосибирске, и нас тут же стало швырять в облаках во все стороны. У самой земли стало видно, что валит сильнейший снежище – сделав в этих белых вихрях бочку и пару «мёртвых» петель, наш самолётик сел в маленьком аэропорту, недалеко от самого центра Новосибирска.
Мела такая пурга, что аэропорт едва просматривался. Недалеко от того места, где поставили наш «Як-40», было видно несколько огромных сугробов. Я подумал, что это снег, который счистили с лётного поля, но, пока мы, прилетев, стояли возле самолёта и ждали автобус, к одному из этих сугробов вдруг подъехал огромный тягач, вышли два мужичка с огромными лопатами, покопались в снегу, просунули туда железную штангу, и их машина, поднатужившись, выдернула из-под толщи снега пустой чешский самолётик «Л-410», который сразу же куда-то на буксире и увезли.
Снег кружится, летает, летает...
Ни в тот день, ни на следующий, я, как уж ни мотался по городу, но никого из моих знакомых дома не оказалось. В понедельник мы с Викторычем просидели у руководства «Сибтехэнерго», а вечером, когда вернулись в гостиницу, оказалось, что нас уже искал Антонянц и оставил нам записку, чтобы мы на ночь подтягивались к нему домой – начинался Старый Новый Год. Взяв парочку бутылочек водочки, мы поехали на Юго-Западный.
Дядя Гена уже ждал нас, и немедленно подсунул нам свинью – накануне он купил молочного поросёнка, долго пёк его в духовке, но эта хрюшка никак не хотела дожариваться и была, как жевательная резинка. Мы начали праздновать под более лёгкую закуску, и вскоре все втроём дошли до той самой кондиции, когда нам уже не нужно было никакого поросёнка.
Выключив плиту, мы пошли искать жившую где-то неподалёку мою тётку Тамару. На сей раз и она нашлась – мы с Викторычем, продолжив отмечать там этот праздник, лихо зависли у моей тётки на два дня. Билеты на самолёт у нас были где-то число на двадцатое, но я ещё смог поехать в самый центр города, найти агентство Аэрофлота и переделать их на пять дней раньше.
Праздник кончился и мы, кряхтя, вернулись в гостиницу, сдали номер и поехали к «Главному» железнодорожному вокзалу, чтобы сесть там на толмачёвский автобус, который хоть и ходил через Юго-Западный жилмассив, но специально там не останавливался – этому маршруту отменили там остановку тогда, когда народ из центра города стал ездить на нём до своего микрорайона, не оставляя места желавшим попасть в аэропорт.
На электронном табло информации о вылетах из Толмачёва самой нижней строкой горела надпись «Виктор Цой жив!» Наш самолёт летел через Алма-Ату в Ашхабад и, когда на него началась регистрация, мы в первый раз в жизни попали в самое пекло садистских зверств только что появившейся таможни.
Целая орава мужиков в штатском принялась перетряхивать весь багаж у пассажиров этого рейса. Ещё не существовало бланков таможенных деклараций, не было написано никаких таможенных правил, но эти мужики кричали, что с территории Российской Федерации теперь запрещается вывозить абсолютно всё!
Несколько туркменов откупились толстенными пачками денег, но основной контингент пассажиров состоял из солдат и молодых офицеров, в большинстве своём русских пограничников, лётчиков и ПВОшников, возвращавшихся из отпусков, чтобы и дальше продолжать защищать южные рубежи бывшей великой страны. Многие были с семьями, почти у всех был большой багаж, и у них отбирали любые вещи, просто понравившиеся новоявленным верещагиным. На моих глазах у молоденького прыщавого русского лейтенантика-пограничника тупо отобрали новенький, ещё в заводской упаковке, магнитофон-приставку «Вега МП-122», и бедный пацан плакал у стойки навзрыд...
За державу обидно!!!
Наши с Викторычем полупустые баулы этих сволочей, конечно же, не заинтересовали, и мы очень быстро оказались в накопителе. Самолёт оказался абсолютно новенький – он внутри ещё пах свежей краской. Экипаж уже туркменских авиалиний оказался полностью русским, но минералку они наливали только по полкружечки...
«Ту-154», сев в Алма-Ате, проехался по лётному мимо всех своих «собратьев», добрался до самого здания аэропорта, но, видимо только потом сообразив, что попал куда-то не туда, вернулся обратно, и за хвостами всех остальных таких же «Ту-154» пробрался на предпоследнюю стоянку в их ряду. Автобус к самолёту подали быстро и, в ожидании ночных коммерческих маршрутов, мы со Сторожевым ещё долго обсуждали только что увиденное в Новосибирске...
